«Графомания — психическое заболевание, выражающееся в пристрастии
к писательству у лица, лишенного литературных способностей».
Толковый словарь русского языка по ред. проф. Д.Н.Ушакова, М., 1935 г.
«Графомания — болезненное пристрастие к писанию, сочинительству».
Словарь русского языка в 4 т., М., 1985 г.

Введение

Полвека, отделяющие эти определения друг от друга, ничего не прибавили к пониманию такого, как оказалось, совсем не безобидного феномена.

Вроде бы с ним все ясно и понятно. Но как только сталкиваешься с конкретным графоманом и его творениями, ясность и понятность сразу же затуманиваются.

Начнем с весьма существенного Ушаковского уточнения: «…у лица, лишенного литературных способностей».

Речь идет попросту о бездарности, которая может проявляться в любом виде и жанре искусства. Но в массовом порядке бездарность оккупирует именно литературу. Ведь здесь она не так наглядна, как в других видах искусства. А главное, она не требует специального обучения, требует по мнению графомана лишь минимальной грамотности, предельного минимума технических средств и профессиональных навыков.

Никаких тебе сольфеджио, никаких тебе истязательских упражнений на скрипке, никакой тебе мороки с овладением рисунком и живописью. И дорогостоящие скрипки, мрамор, холсты, кисти и краски — слава богу тоже не нужны.

Николай Акимов говорил:

«Слишком велико число тех, кто считает себя поэтами! А вот если бы заставить их высекать свои стихи на скалах, это многих бы удержало от сочинительства!”

Сыграешь плохо на скрипке — слушатели в ужасе заткнут уши, нарисуешь неумело — любой поморщится при первом же взгляде на рисунок. Тут бездарность кричаще очевидна.

1. Чем графомания привлекает графоманов

Совсем другое дело — литература. Вот где раздолье! Здесь вполне достаточно четырех начальных классов, копеечной авторучки и бумаги или же компьютера!

А главная привлекательность состоит в том, что в литературе уличить бездарность в бездарности дело очень сложное, если не безнадежное.

Дальше я буду говорить только о поэзии, но все в полной мере относится и к прозе

Наличие или отсутствие таких свойств, как художественность, поэтичность, лиризм, красота, установить при помощи каких-либо приборов или реактивов совершенно невозможно. Для этого необходимы такие чисто субъективные измерители, как художественное чутье и художественный вкус, а ими не одаришь того, кто их лишен.

Так, человек с нормальным цветоразличением не может передать свое видение дальтонику и убедить его в своей правоте.

Графоман плох не своей страстью к писательству, а плачевным результатом этого писательства. Но в том и беда, что показать эту плачевность самому графоману и его столь же бездарному читателю в лучшем случае крайне трудно, а чаще всего просто невозможно Человеку, напрочь лишенному музыкального слуха, не объяснишь преимущества гармонии перед какофонией.

2. Попытка классификации

По степени грамотности я распределил бы графоманов по таким категориям.

Первый тип. Малограмотный графоман. Такой не ведает о законах стихосложения, зачастую не очень в ладу и с грамматикой. Это тип явной графомании. К нему я отношу юнцов, посвящающих стихи своим возлюбленным, бабушек, домохозяек, скрашивающих рифмами свой досуг, взрослых,сочиняющих оды к юбилеям и прочим памятным датам. Эти простодушнейшие люди не претендуют на сколько-нибудь широкую публичность, вполне довольствуясь семейным или дружеским кругом.

Я назвал бы их домашними графоманами только в том случае, если они не добиваются обнародования своих опусов.

Второй тип. Грамотный графоман. Здесь прилагательное говорит само за себя. Такой тип знаком не только со школьной грамматикой, но и с азами стихосложения. Среди его обильных писаний порой проскакивают строки, не лишенные поэтической образности, точности слов и других литературных достоинств. Но они так и остаются промельками вплоть до седовласой старости их авторов.

Этот тип втайне очень честолюбив и болезненно уязвлен недооцененностью своего мнимого таланта. Он упорен и настойчиво стремится к профессионализму, жаждет публикаций и на пути к цели выказывает потрясающее упорство и настойчивость, зачастую переходящую в настырность и редкую изворотливость при защите своих опусов от нападок.

Свою бесталанность он, как щитом, прикрывает относительной грамотностью, кое-какими навыками стихосложения и благим содержанием своих опусов.

К этому типу графоманов относится преобладающее большинство участников бесчисленных литературных кружков и литобъединений. Обычно они сколачивают коллективные сборники стихов, издают их за свой счет, а потом с гордостью раздаривают друзьям и знакомым. В этих «братских могилах» лишь при больших усилиях можно обнаружить всего несколько крох поэзии.

Третий тип. Профессиональные стихотворцы. Эти умеют делать стихи по всем правилам. В них наличествуют все атрибуты поэзии, включая даже образность.

Атрибуты поэзии есть, а самой поэзии нет. Но ее отсутствие доказать почти невозможно. Отсутствие самой поэзии, как правило, не замечают даже постоянные читатели стихов, если не дал им бог поэтического чутья.

Стихотворцы-умельцы активно публикуются, издают авторские книги, становятся солидными членами Союза писателей. Некоторые из них известны в более или менее широких кругах. Таких авторов не только читают, но и почитают. И мало кто видит, что король-то голый! Еще меньше таких, кто решается об этом сказать даже на своей кухне.

Ныне такие писаки, держа нос по ветру, являют миру свои творения в лохмотьях клоунских нарядов авангардизма.

3. Почему мне не нравится графомания

Тут меня могут спросить: «В Вашем тексте проступает чуть ли не личная неприязнь к графоманам. Что они Вам плохого сделали? Их мания совсем безобидна. Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало”…

А по-моему, относительно безобидными можно считать только малограмотных графоманов, поскольку в большинстве своем они не стремятся блистать на общественном поприще. Что же касается двух остальных категорий, то я и вправду настроен по отношению к ним не столь благодушно.

Чтобы объяснить почему, отвечу на вопросы вопросами:

— Хочется ли Вам дышать пылью вместо свежего воздуха?

— Считаете ли Вы массовое обращение фальшивых банкнот делом безобидным, а фальшивомонетчиков — невинными шалунами?

Так вот, я не люблю графоманские стихи, эту псевдопозию потому, что люблю поэзию настоящую.

Тут я хочу подчеркнуть, что без поддержки людей, понимающих и любящих истинную поэзию, она прекратит свое социальное существование. Таких ценителей должно быть столько, чтобы их оценки были услышаны и учтены в литературных кругах.

Когда-то, в 19 веке вплоть до Октябрьской революции они являли собой нечто вроде братства людей близкого и всегда весьма требовательного вкуса.

Возникает вопрос о численном соотношении талантливости и бездарности, а также соответствующих им общественно — литературных вкусов.

Соотношение это исторически изменчиво.

4. Параллельная жизнь подлинного и эрзацного

О существовании графоманов в русской литературе до 18 века мне неизвестно. Впервые графомания обрела статус забавного общественно — литературного феномена благодаря изобильному творчеству графа Дмитрия Ивановича Хвостова (1757—1835 гг.). Мало кто принимал всерьез его опусы, хотя среди них попадались и талантливые.

Подлинная и графоманская поэзия все девятнадцатое столетие существовали параллельно, не мешая друг другу. Талантливые поэты издавались, а образованные барышни и их ухажеры вписывали свои невинные стишки в милые семейные альбомы.

Задатки художественного чутья даются или не даются человеку природой.

Однако развиваются они или же заглушаются в зависимости от круга чтения. Не обходится и без влияния так называемой референтной группы и преобладающих вкусовых предпочтений, зачастую совпадающих с модой.

Так вот, в позапрошлом веке «агентами влияния» были классики русской поэзии. Это благодаря им сформировалась не только столичная, но и провинциальная литературная среда, вполне способная отличить пшеницу от плевел. В начале двадцатого столетия о мере талантливости стихотворцев судили люди высочайшей культуры, такие как Александр Блок, Дмитрий Мережковский, Максимилиан Волошин — не стану перегружать этот список.

Благодаря им в таких журналах, как «Аполлон», «Весы», «Золотое руно» не было места для бездарности, а таланты всегда приветствовались.

Но в то же время многочисленные многотиражные журналы для массового читателя (вроде «Нивы») всенепременно в каждом еженедельном номере печатали слабенькие «троечные» стишонки, лишенные сколько-нибудь заметной оригинальности, а порою и просто пошловатые. Но и в них иногда чувствовалось влияние классики. Во всяком случае, стихотворной формой их авторы владели.

Таково было начало массовой стихотворческой культуры. Не ставя перед собой задачу загнать в угол высокую поэзию, подобное массовое стихотворчество завоевывало внимание и симпатии все большего числа читателей. Слава Игоря Северянина на какое-то время затмившая даже славу Александра Блока, означала победу «плебейской» поэзии над аристократической. Но хочу подчеркнуть — какой-никакой, но все же поэзии.

И при советской власти не одно десятилетие все еще задавали тон, воспринимались как эталоны настоящей поэзии действительно талантливые люди. Назову первые пришедшие на память имена — Николай Заболоцкий, Павел Васильев, Арсений Тарковский, Белла Ахмадулина.

5. Эффект Стасова

Советская цензура в сфере стихотворчества была суровой не только в идеологическом, но и в сугубо ремесленном отношении: при множестве различных оговорок и в журналы, и в сборники плохо скроенные стишки проникали с большим скрипом и потому довольно редко. Этого никак не скажешь об умелых поделках.

Примерно с середины шестидесятых годов широкий и горячий интерес к поэзии как к виду искусства быстро сузился, остыл и усох. Мало осталось людей, верных своей любви к поэзии. И еще меньше, несравнимо меньше осталось людей, способных отличить поэзию от непоэзии.

Поэтическое чутье стало достоянием буквально единиц. И отнюдь не они решают, какие стихи достойны обнародования, а какие — нет. Литературоведы, за редкими исключениями, к этому меньшинству истинных ценителей поэзии не относятся.

Знать и понимать — совсем не одно и то же и, по моим наблюдениям, совпадают эти достоинства у дипломированных знатоков стихосложения крайне редко. Я знаю врачей и домохозяек, легко отличающих хорошие стихи от плохих. И я читал статьи кандидатов литературоведения, которым слон наступил на поэтическое ухо.

Увы, многим страстным, истовым, верным почитателям поэзии присущ, как я бы его назвал, “эффект Стасова”.

Давно Антон Павлович Чехов примерно так отозвался о критике Владимире Стасове:

“Это человек, способный одинаково опъяняться и шампанским, и помоями”.

Не раз я был свидетелем таких сцен: слушает какой-нибудь “стасов” отличные стихи — и от всей души ими восхищается. Затем он же слышит отчаянно графоманские опусы. И что же? Восхищается ими ничуть не меньше.

У таких людей любовь к стихам осталась, а поэтическое чутье потеряно или в лучшем случае очень ослаблено не без влияния факторов, о которых речь пойдет ниже.

Вот первый из них. Людей высокой культуры, тонкого художественно вкуса, взращенных в течение десятилетий советская власть расстреливала, умерщвляла в концлагерях, вынуждала эмигрировать, а немногих, избежавших этой участи, держала в страхе, унижала, загоняла в подполье, растаптывала их чувство собственного достоинства. В результате такого противоестественного отбора в стране был практически уничтожен небольшой круг людей, способных культивировать такую необычайно тонкую и сложную материю как поэзия и прежде всего поэзия лирическая.

Советские газеты и журналы, выходившие стотысячными тиражами, почитали своим партийным долгом изо дня в день, из месяца в месяц печатать рифмованную бездарщину. Прекрасные исключения были, но всего лишь исключения, причем число их неуклонно уменьшалось.

6. Опасность графомании

У редакторов газет и журналов выработалась и была им дана “установка” печатать стихи средних достоинств, от которых ни холодно, ни жарко. Массового читателя кормили массовыми плевелами, и он их поглощал, поскольку пропаганда вбила ему в голову, что все напечатанное надо принимать на веру как серьезное и достойное. За многие десятилетия от подобной пищи даже врожденный вкус не мог не извратиться.

Но дело обстояло еще хуже: серенькие хиленькие стишки не питают душу.

Сколько их ни читай, эмоции и само видение мира ничем и никак не обогащаются. И если это называется поэзией, то зачем она нужна? И вся поэзия чохом изымается из его интеллектуальной и душевной жизни. И — что особенно прискорбно — изымается вкупе с драгоценными исключениями.

А настоящая катастрофа разразилась с началом печатания книг за счет автора и с появлением интернета, этого великого достижения массовой культуры.

Как эта катастрофа происходила на практике? Все бездари без различия пола и возраста стали упоенно печатать свою серятину, а порой и просто галиматью. На книжные прилавки хлынули потоки толстых и тонких сборников. Их несметные множества уже сами по себе отпугивают и отталкивают читателя.

Заглянешь в одну, другую, третью книжицу и натыкаешься то на откровенное ремесленничество, то на вопиющую полуграмотность. И тогда просто отчаиваешься найти в этих гималаях стихотворного мусора хоть несколько жемчужных зерен и, уже просто перестаешь их искать. Все сказанное вполне относится и к интернету. Так постепенно слабеет и сходит на нет потребность во всякой поэзии.

В девятнадцатом веке и вплоть до шестидесятых годов двадцатого было немало людей, не представлявших себе своей внутренней жизни без хороших стихов. Их охотно заучивали наизусть и носили в душе всегда, как христиане носят крестик на груди. А в подходящей ситуации эти стихи, отвечая душевному запросу, всплывали в памяти, а то и читались вслух.

Сейчас лишь единицы еще помнят кое-что из классической поэзии, а вот удержать в памяти хоть несколько строк из нынешних газетно-журнальных стихов никому и в голову не придет. Исключения из этого правила просто диковинны по своей крайней редкости.

Так или иначе, многие журналы и газеты по советской инерции публикуют и публикуют троечные стихи, среди которых, бывает, раз или два в год вдруг промелькнет что-нибудь четверочно-пятёрочное.

Кто же печатается в этих журналах?

В первую очередь те, кто держит нос по модному ветру, а это прежде всего компанийки, группки, которые на многие годы захватывают плацдарм в том или ином печатном органе. И конечно же, все опусы должны соответствовать пресловутому “формату” издания, являющему собой прокрустово ложе для талантливых стихов, ложе, сконструированное по произволу редакторов. Кому же нужны эти “форматные” стихи? Думаю, только их авторам.

Откровенно бездарному стихоплету или человеку слабеньких способностей практически никто не говорит, чего он стоит на самом деле. Зачем же обижать симпатичного человека, а то и нажить себе врага в его лице?! Вот стихоплеты и воображают себя поэтами. Многие из них неколебимо убеждены в своем литературном величии. Мания величия почти неразлучна с графоманией.

Но и талантливые поэты нередко грешат графоманскими стишками — и в начале своего творчества, и в середине его, и в конце. Зачастую они просто неспособны различить, что у них плохо и что хорошо.

Если в доперестроечные времена первая книга поэта бывала признана интересной и вызывала похвалы, то ее автор просто боялся оказаться забытым и издавал по одному, а то и по два сборника в год, “чтобы помнили”.

Но ведь талантливые “по гамбургскому счету” стихи не могут идти косяками без перерыва!

В общем итоге вокруг нас бушуют агрессивные океаны никому не нужного стихотворного мусора. Настоящую поэзию они с ненавистью отторгают. В лучшем случае немногочисленные поэтические драгоценности ненаходимо теряются в упомянутых выше хлябях публикаций.

В конце концов, графоманская стихия грозит совсем и насовсем вытеснить подлинную поэзию и (или) подменить ее собою.

Интерес и вкус к настоящей поэзии может быть отбит навсегда графоманской безвкусицей.

Если в конце восемнадцатого века князь Михаил Щербатов писал о “повреждении нравов в России”, то теперь надо кричать на всю ивановскую о массовом, почти тотальном не то что ”повреждении”, а разрушении нравов и художественного вкуса, поэтического чутья у читателей и, в конечном счете, уничтожении самой тяги к поэзии.

7. Камертон классики

Можно ли победить этот океан графоманского зла? Нет, оно неискоренимо. В интернет будут по-прежнему вываливать бесконечные тонны стихотворного мусора. Его же будут превращать в бесчисленные сборники и сборнички, поскольку издательства и типографии никогда не избавятся от неутолимой жажды наживы.

А вот журналы и газеты, издаваемые на деньги налогоплательщиков, могли хотя бы на год прекратить публикации всех до единого сегодняшних авторов — во-первых, чтобы исключить воздействие внелитературных факторов вроде взаимовыгоды, кумовства и т.д., во-вторых, люди после многолетнего потребления ядовитой бездарщины немного посидели бы на диете и, очистившись, смогли бы вернуться к здоровой пище. Я имею в виду стихи, достоинства которых прошли испытание историческим временем.

“А есть ли в этом смысл? — возразят мне. — Ведь классики издавались много раз и огромными тиражами”.

Смысл в этом есть! Регулярно перелистывая журналы или еженедельники, читатели будут натыкаться не на стихи сомнительных или весьма спорных достоинств, а на истинную поэзию, они будут вспоминать давно забытые стихи, например, А. Фета или открывать их для себя, тем самым постепенно обретая хороший вкус.

Меня обнадеживает такое наблюдение…

На литературных вечерах средние поэты читают средние стихи. Публика скорее из вежливости или из доброжелательности вяловато хлопает в ладоши. И вдруг звучит нечто действительно талантливое и весомое. Тут люди словно просыпаются и жадно впитывают услышанное и аплодируют с благодарностью.

Кроме газет и журналов в интернете следовало бы выделить сайт только для таких произведений, а их в нашем культурном наследии великое множество. Сравнивая их с графоманской продукцией, хотя бы часть читающей публики, даст бог, начнет понимать, “что такое хорошо, и что такое плохо”.

“Сайт классики” мог бы служить не только маяком в бескрайнем океане графомании, но и камертоном, при помощи которого удалось бы настроить поврежденное у многих восприятие стихов. Это тем более важно, что в средней школе, как правило, отбивают охоту к поэзии, если вообще говорят о ней.

Мое предложение, на первый взгляд маниловское, вполне реализуемо. Была бы только воля у ответственных лиц. А главное — оно призывает задуматься над проблемой: SOS!!! Поэзия тонет в нечистотах!!!

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>